Г нам хочет сказать следующее: он порыскал по картам Чечни и Дагестана, одновременно держа под рукой список хурритско-урартийских топонимов; он сравнивал эти топонимы с топонимами и любыми названиями в Чечне и Дагестане, и обнаружил множество совпадений; например, в городе Махачкала есть улица Пушкина, а столицей Урарту была Тушпа - в слове Пушкин и в слове Тушпа, общее это пуш и тушп, где пуш является производным от тушп, что является доказательством миграции из Урарту.

При желании, с помощью методики Г, можно найти связь и между немцами и аравийцами. А что, скажу что Бахрейн (страна в Аравии) от слов Бах (немецкая фамилия) и Рейн (река в Германии), и так выявлю это родство. У Г подобных курьезов много.

Дополню. Псевдо Скиллак (IV в. до н.э.): "После же бехейриев макрокефалы, гавань псоров, греческий полис Трапезунт". Благодаря сообщению Псевдо Скиллака, идущему от более раннего сообщения из перипла Скиллака (VI в. до н.э.), мы знаем первоначальный термин, ставший основой для всех этих макронов, макеронов и махелонов - это макрокефалы, греческое слово, обозначающее "головастых" людей: макрос – большой, длинный; цефалос/кефалос - голова.

Скиллак является составителем самого первого перипла Восточного Понта, и поэтому его термин (макрокефалы) можно воспринимать как оригинал. Тем более, что термин этот, в отличии от остальных вариаций, имеет прямое объяснение.

К слову, цаны/санны в указанном документе не отмечены, из чего можно предположить, что как раз они и скрыты здесь под именем макрокефалов.

Геродор Гераклейский: "Макрийцы, так называемые макроны, которые колонисты эвбейцев. Макроны были соседями долионов. Другие говорят, макрийцы это племя бехеиров, которые всегда вели войну с кизикенцами. Как Филостефан и Фиолодор сказали, которые написали об их жизни".

Здесь о макронах два мнения. Либо это греки-колонисты из Эвбеи, либо коренной местный этнос - бехейрии. Напомним, что многие авторы указывают бехейриев лишь соседями макронов.

У Плиния Старшего (I в. н. э.) зафиксированы макрокефалы, а также махороны и макероны. Насколько последние двое относятся к первым, трудно судить. У современника Плиния, Помпония Мелы, отмечены только макрокефалы.

"В основном грузинами", потому что прошлое чанов в первую очередь касается грузин. Это часть Истории Грузии, и логично, что грузинские исследователи здесь преобладают числом.

Для всех без исключения негрузинских исследователей, разница между чанами и цанами даже не предполагается. Любой мало мальски сведущий в истории человек, прекрасно понимает, что греческий цан равнозначен чану.

Чаны и цаны никогда не упоминаются параллельно ни в одном труде. Более того, греческие документы - классические, античные, средневековые - в принципе не знают чанов под именем чанов.

Раз чаны все это время тут были, или, если примем мнение Г, что они пришли только на рубеже эры, то хотя бы со времени нашей эры, они должны были быть зафиксированы в источниках? Но чанов никогда нет в грекоязычных источниках, да и в латинских текстах также.

Зато вместо чанов можно найти цанов, тцанов, тзанов, саннов, санов. Элементарная логика подсказывает, что все это разные вариации одного и того же народа - чанов. А уж чанов грузинами считали не только собственно грузины. Тот же Дьяконов называет их "западными грузинами".

Отвечу по пунктам. Пункт первый. Соглашусь с Дьяконовым насчет неправомерности сопоставления макронов и мегрел. Мы вообще должны усвоить один факт о макронаx. Не имеет смысла искать в их имени какую-либо местную этимологию, раз нам известна исходная форма термина - макрокефалы, слово бесспорно греческое.

Были еще меланхлены и махероны, и, согласно Стефану Византийскому, насчет меланхленов, и Плутарху, насчет махеронов, оба этнонима тоже имеют греческую этимологию; к тому же их не отождествляют с макронами.

Пункт второй. В ходе чтения книги, наверно любой ее грузинский читатель в первую очередь обращает внимание на то, как последовательно и систематически автор отбирает у грузин все известные исторические народности этой нации. Г забирает все, неумолимо, и тенденция подсказывает, что к концу книги у грузин не останется ничего, ровным счетом ничего исторического.

Г обчистит грузин до последней нитки, потому что именно это и является конечной целью книги - подвести нас к мысли, что все что ни есть в истории Грузии, оно негрузинское изначально. Это значит, что у грузин нет ничего своего и поэтому грузины являются ничтожествами.

Г радикален и беспощаден настолько, что уже к середине книги отбирает даже такие исконно грузинские этнонимы, как картвели и маргали. Карт это вершина по чеченски, и этноним картвели происходит из чеченского языка – данный липовый тезис мы не забыли. Теперь нас познакомили с новым тезисом - этноним маргаль происходит от слова агруа, что в переводе с абхазского языка означает "приморские люди", поморы.

Какие этнонимы были у картвел и мегрел до их прихода в регион, когда вайнахи и абхазы подарили им этнонимы, Г не уточняет, как и раннее не уточняет он, где были грузины до своего прихода на Кавказ. Он негласно предлагает нам не заморачиваться по данному вопросу. Грузины были, да, где-то, да, но это был настолько незначительный народ, что для истории вовсе и не важно знать где были грузины, как они назывались, чем они занимались, как сюда попали, и тому подобное.

Все это, очевидно, преследует лишь одну цель: унизить грузин, обезличить этот народ, растоптав его национальную гордость, ведь грузины всегда гордились собственной историей, что Г не знать не мог, потому и избрал такую уязвимую мишень.

С другой стороны, однако, Г настолько увлекся в своем стремлении совершенно обезличить грузин, что, как говорится, перегнул палку, и это начинает уже работать против него. Такая одержимость должна свидетельствовать о предвзятости (а значит тут полно передергиваний и притягиваний за уши), о задуманной и намеренной попытке ревизии грузинской истории, где вайнахи это всего лишь ширма, под покровом которой, эта ревизия и совершается, чего, в своем глуповатом упоении данной книгой, не могут постичь некоторые "полезные идиоты" из числа чеченских историков.

И все же, это не отменяет самого тезиса Г, и я не снимаю с себя долга ответить, в меру своих скромных способностей, на выдвинутый им тезис. И потому, перехожу к следующему пункту.

Пункт третий. Я считаю, что тезис Г об абхазской этимологии терминов "Эгриси" и "маргаль"/"мегрели", является ложным, и вот мои аргументы.

Мой первый аргумент. Г представляет дело так. Вот, живут себе абхазы, одни в горах, это горцы апсуа-ашхаруа, другие на побережье, это поморы апсуа-агруа. Вот приходит некий безымянный народ, и абхазы уступают ему свое побережье, где остается лишь часть абхазов (апсуа-агруа).

Безымянный народ вступает в смешение с этими оставшимися абхазами и перенимает от них имя агруа, тем более, что он теперь ему соответствует, ведь этот народ теперь стал прибрежным. Так появились мегрелы, или агруа, и отсюда видимо страна Эгриси.

Странно правда, почему Г сперва утверждал, что хороним "Эгриси" первичен в отношении этнонима "мегрел", то есть, изначально земля называлась так, а потом уже, по ее имени, стали называть живущих на этой земле людей. Если по абхазски берег не агруа, но ага, а агруа это жители берега, то получается, что Эгриси происходит не от слова ага, но от имени народа агруа. Этим Г противоречит самому себе, ведь сначала он уверял, что не Эгриси идет от мегрел, но мегрел от Эгриси.

К тому же, не менее странно то, что они не переняли собственно самоназвание абхаз и не стали апсуа, если уж они захотели что-то перенимать, но почему-то переняли приставку (агруа). Но это еще мелочи.

Итак, мой первый аргумент заключается вот в чем. Я считаю, что раз мегрелы вытеснили отсюда большинство абхаз, как учит Г, то это говорит о том, что мегрелы вторглись сюда как победоносные завоеватели, и никак иначе. Или Г придется объяснить уход большинства абхазов.

И поскольку мегрелы обосновались тут как победители и новые хозяева, они не стали бы перенимать чужое название. Даже те этносы, что находились в угнетенном положении, не меняли своего этнического имени в пользу чужого.

Месинцы были порабощены спартанцами, и те обозвали их илотами. Когда месинцы, после неудачных восстаний, переселились на Сицилию, они не назвали свою новую родину Илотией. Нет, они назвали ее дорогим для себя именем, Месинией, и город с таким именем (Мессина) на Сицилии есть до сих пор.

У мегрел определенно должно было быть собственное самоназвание, потому что народа без имени не бывает. И мегрелы не стали бы ни при каких обстоятельствах менять его на чужое для них название агруа. Тем более что оно исходило от языка побежденного ими народа.

Мой второй аргумент. Этот аргумент бронебойный. Так как мы сейчас находимся в области абхазского языка, в котором я, в отличии от Г, ничего не смыслю, я позаимствую информацию от другого абхаза, в совершенстве владеющего родным языком, Авидзба Астамура.

Вот какое мнение он высказал в собственном журнале по вопросу термина "агруа": "Берег не произносится как Га, берег это Ага, Аг-раа - прибрежные люди. Фамилия Агрба - Аг-раа. Если бы эта фамилия была бы от "мегрелов" она бы звучала скорей Агыр-аа. Слово Аграа это не есть множественное число мегрелов. Агырбовцы собрались будет Аграа ейзейт, а собрались мегрелы будет Агырчэа ейзейт. В единственном числе Агырба будет Д-грбоуп, единственное число я мегрел Сы-гыроп. Девушка Агрба - Гр-пха, девушка мегрелка - Гыруа-тыпха".

Я не знаю насколько правдивы слова Г об основоположнике абхазской письменности, Гулиа, что будто бы тот проводил связь между терминами агруа (поморы) и агыруа (мегрелы), но согласно Авидзба, эта связь невозможна, это принципиально отличные друг от друга слова, с разными корнями, где в первом случае, корень «ага», а во втором – «гыр».

Еще одна странность, что блестяще знавший абхазский язык Гулиа, мог допустить такую ошибку. Но думаю, странности тут никакой нет, и это скорее всего еще один подлог от Г, когда он опять что-то от себя приписал к чужой цитате, имевшей совершенно иной смысл.

Пункт четвертый. После опровержения тезиса Г, мне полагается рассмотреть вопрос о происхождении термина Эгриси, ведь недостаточно отвергать, нужно давать взамен другой тезис.

Сперва я процитирую одного из лучших историков прошлого века, Льва Гумилева: "В Евразии целые народы часто меняли имена, называясь то по имени государя, то по месту жительства, то по кличке.. ..Общины управлялись выборными старейшинами, причем имя старейшины становилось названием общины" ("История народа Хунну").

Я считаю, что в случае с мегрелами, мы имеем дело с вариантом, когда имя некой харизматичной личности, со временем обросшей героическо-сказочной аурой, было обожествлено, и стало названием народа, что затем уже перешло и на страну обитания этого народа.

Нам очень хорошо известен источник, где фигурирует такой эпоним мегрелов, это "Жизнь грузинских царей" Леонти Мровели, где сказано, что таргамосианин Эгрос дал свое имя мегрелам и Мегрелии. Данной версии происхождения самоназвания мегрел, тысяча лет, она самая старая.

Насколько мне известно, аналогичных документов относительно версии о поморах-агруа, не существует в истории, и поэтому, мровелианская версия тут должна быть наделена статусом канонической. Имею ввиду, что нам неизвестно кого, как и когда называли абхазы тысячу лет назад, да и полтысячи лет спустя, также.

Впрочем, как альтернатива, у меня имеется одна запасная теория, но о ней ниже.

Начну с того, что укажу на опрометчивость отождествления макронов и цанов в рамках Анабасиса. Я уже приводил пару источников, где, в одном случае цаны (санны) отождествлены с гениохами, а в другом - с дрилами. Не спорю, что есть, и при том не одно, свидетельство в пользу связи саннов с макронами (Гекатей, Страбон), но наличие и тех двух свидетельств, вносит некоторую неразбериху и неопределенность.

В частности, Ксенофонт не уточняет, что макроны иначе известны как цаны. Да, о дрилах он повествует отдельно от макрон, значит в Анабасисе дрилы это точно не санны. Но это так при условии, что макроны равны саннам. А такого условия, повторю, в Анабасисе нет. Так что, санны (цаны) тут могли быть и дрилами.

Далее. Гениохи имя саннов в это время носить не могли, поскольку в период Классической Колхиды, когда был написан Анабасис, гениохи жили на северо-востоке Причерноморья. Здесь, на юго-востоке, они появятся лишь в период Античной Колхиды, когда беспомощные колхи не имели сил остановить наплыв окружных племен на их земли.

И так как Ксенофонт вообще не упоминает саннов, даже отдельно, многое указывает на то, что макроны в Анабасисе скрывают под своим именем саннов. Однако еще, ко всему прочему, имеется идентификация макронов с бехирами (Аполлоний Родосский). И вот как раз бехиров-то Ксенофонт также не упоминает.

Однако, я все равно готов согласиться с Г, что макроны в Анабасисе все же равны цанам. Для меня все местные народности итак им равны, это, как я и сказал, представители Чанской подгруппы Занской группы Картвельской семьи. Здесь не может быть сомнений в правоте Георгия Александровича Меликишвили, включающего все местные народности к этносам картвелов.

Однако прав Г в том смысле, что это нуждается в более прочном доказательстве. Сам Г стремится провести связь между цанами (макронами-саннами) и вайнахами, и начинает с того, что стремится показать этническое различие между цанами и остальными народами юго-восточного Причерноморья. Сперва ведь надо вычленить цанов из этнической общности племен юго-востока.

Довод свой Г продемонстрировал, довод интересный. Поэтому я попробую найти слабую сторону его довода, ведь я не согласен с тем, что цаны являлись чужеродным элементом в окружении остальных народов региона.

Даже и теперь, реликтовый язык аборигенного населения региона - лазов (чанов) - делится на несколько диалектов, взаимно понимаемых с определенными трудностями. Еще сложнее понять лазский язык мегрелоязычному человеку, а грузиноязычный его не поймет и подавно. Тем не менее, лазский язык относится к одной языковой семье с языком грузинским.

Тот пельтаст, будучи по происхождению макроном-цаном и помня родной язык, мог при том не понимать языки окрестных народов, по чьим землям продвигались "Десять тысяч эллинов". Но разве указывает данный факт на отсутствие этнического родства между макронами и их соседями?

Все эти тибарены и моссиники, халибы (или кто был под этим именем), макроны (санны/цаны), дрилы и все остальные местные народности, вероятно говорили на различных языках и наречиях в пределах Занской группы; или может быть даже отдельной группе языков, также входившей в Картвельскую семью, но давно вымершей.

По крайней мере такая версия выглядит более убедительной для объяснения той истории с пельтастом, нежели версия о затерянном здесь нахоязычном народе.

Пытались уточнить, значит. И где же "уточнение правильности звучания этих двух этнонимов"? В приведенном отрывке я вижу уточнение по одному термину, и видно что речь не о двух народах, но об одном, обладающем несколькими именами, что и поясняет автор.

Где в приведенном отрывке "указание на ошибочность отождествления" якобы двух разных народов? Я лишь увидел, что "макронов ныне называют саннами, или вульгарнее цанами". Почему не написано, что есть два разных народа, ошибочно обозначаемых одним именем?

Если до сих пор Г хотя бы устраивал подлоги, то теперь он дошел до того, что даже не заботится об искажении текста. В этой главе он просто приводит цитаты, а толкование на них дает полностью противоположное написанному. Как будто читатель безмозглый дебил.

О цанах, именно как о цанах, в Ашхарацуйц нет ни слова. Что касается чанов, то их страна на карте, составленной по схеме Ашхарацуйц, поделена между Когкисом и Погемонаканом. Восточная половина, от Ризеона (Ризе) до Чороха, входит в состав Когкиса, и называется провинцией Чанив-Хагтик.

Քսան եւ չորսերորդ Կողքիս (Когкис) է, այսինքն Եգեր (Егер), յելից կալով Պոնտոս ծովու, առ երի Սարմատիոյ, առ Վրաւք եւ մեծ Հայովք. եւ ունի Եգեր փոքր այշխարհս չորս զՄառնիւղիւ (Маррнив), զԵգռեւիկիւ (Егррев), զԽազիւ (Газив), զՃանիւ (Чанив), որք են Խաղտիք (Хагтик).

Когкис это Колхис, Колхида, и она же Егр, или Эгриси. Ее провинции: Егревик, иначе Арандзакан Егера, или «Другая Эгриси», соответствующая джуаншериановской Внутренней Эгриси, то есть современной Мегрелии; Марнив, иначе Манрил, соответствующая джуаншериановской Маргви, то есть современной Имеретии; Газив, или Лазика, охватывающая территории современных Гурии и Аджарии; и наконец вот эта Чанив, или Чанети, и она же Хагтик, то есть Халдия, чьи пределы я выше обозначил.

Западная половина Страны чанов, от Ризе до Керасунта, входит в состав Погемонакана, то есть Понта Полемонского, названного по имени понтийского царя Полемона. Эту территорию цари Понта захватили по видимому еще во III-II веках до нашей эры. Вот отрывок одной из версий Ашхарацуйц о Погемонакане:

Հինգետասաներորդ Պոնտոս (Понтос) Պոլեմենական (Погеменакан) է, յելից Պոնտոսի (Еленопонтос) եւ առ երի Պոնտոս ծովու։ Ունի լերունս փոքունս եւ դժուարավայրս, եւ գետս զԹեոմոնտոն (Теомонтон), եւ մանունս.

Теомонтон – это легендарная река Фермодонт. Она служит западной границей Погемонакана, за которой начинается Еленопонтос. Как видно, прямых упоминаний о цанах нет. Хотя на карте, составленной наверно на основе более подробных данных, река Цанахадзор имеется, как и присутствует крепость Зигана, как раз в ущелье упомянутой реки, чьи истоки начинаются в Понтийских (Качкарских) горах, за которыми лежат Первая Армения, в верховье реки Ликий, и Спери.

Где-то здесь проходил Ксенофонт со своими «десятью тысячами», и здесь его соратники увидели море, когда поднялись из Чорохского ущелья на вершину хребта. Так что цаны-чаны в любом случае приморский народ, пусть и не прибрежный, какими были и их прямые предки – макроны. Слова же Прокопия о соседстве тзанов с армянами, также легко объясняются их соседством и с Первой Арменией.

Непонятно, каким образом опираясь на Ашхарацуйц, Г делает выводы, что колхидская провинция Чанив и Цанахское ущелье Понта Полемониакского населяют два совершенно разных народа. В конце концов, в следующем тысячелетии, во время существования Трапезундской империи, в ее составе будет образована фема Халдия, и располагаться она будет аккурат в Цанахском ущелье.

Если Халдия в Ашхарацуйц служит вторым именем для Чанива, а в административно-территориальной системе Тапезундской империи, имя Халдии использовали в качестве названия для субъекта, расположенного в Цанахском ущелье, то не значит ли это, что чаны и цаны равнозначные термины, принадлежащие одному этносу? Конечно так.

Другая странность в концепции Г, это наличие в Ашхарацуйц цанар, да еще и в Кавказских горах. Если цаны переселились из Причерноморья на Северный Кавказ, где превратились в цанар, то почему один тот же источник фиксирует и цанов и цанар?

Хотя в действительности, как я и показал с отрывком о Понте Полемонском, в чей состав входил Цанахадзор, сами цаны (именно как цаны, а не как чаны) в Ашхарацуйц не зафиксированы. Это выдумка от Г.

Вообще, если взять другой географический труд, птолемеевское «Руководство», столь ценимое Г, то и оно рушит его концепцию. Ведь по мнению Г, в птолемеевских санареях следует видеть цанар. Но извините меня, это ведь II век нашей эры. Значит цаны должны успеть переселиться на Кавказ до этого времени, и Анания Ширакаци в своем VII веке не мог застать их в Причерноморье. Опять же, с условием, что чаны и цаны это не один народ. А по мнению Г, в Ашхарацуйц цаны присутствуют.

Я знаю что ответит Г. Он объяснит это «наслоениями» в Ашхарацуйц по данным из различных эпох. Дескать, цанары отмечены там «после» переселения, а цаны тут еще «до». Положим, мы согласимся с ним.

Тогда возникает очередная нестыковка, и ее виновник – Прокопий Кесарийский. Никаких наслоений у него нет и быть не может. Он сидит в своем VI веке и события этого VI века описывает. И у него тзаны тут, вот тут в Причерноморье, или по соседству, но точно не там, не в горах Большого Кавказа.

Ладно, мне-то что, я считаю это нормой, для меня ведь тзаны здесь были до VI века, и будут и после. Они ведь у меня чаны, как и санареи у меня – табасараны. Но Г-то уверяет, что прокопьевские тзаны VI века не чаны, они вайнахи, будущие цанары. Равно как и уверял он, что вайнахами-цанарами являлись и птолемеевские санареи II века.

Гуляют Ваши вайнахи, Гурам Джотович, гуляют по всему региону, то тут, то там, возвращаются, и опять отправляются на прогулку. Запустили Вы для любимых вайнахов транскавказскую кольцевую жд, и при том на льготных условиях.

Опять подлог. В «Очерках истории Грузии» написано иначе. Вот те отрывки:

При таких условиях происходит интенсивный процесс наступления горцев на равнину. Ряд чанских и других племен проникает в прибрежную полосу Юго-Восточного и Восточного Причерноморья… …Под натиском проникших с юга лазов древнее население этой области — эгры (мегрелы) — было оттеснено, вероятно, во внутренние области Западной Грузии.

Как видим, в оригинале речь идет о чанских народностях, вторгшихся на «древние земли» мегрел. Г переиначивает текст, присовокупляя к чанам мегрелов, и у него выходит, будто речь о мегрело-чанских народностях, вторгшихся в абхазские земли.

Труд («Колхида на рубеже средневековья») другого историка (Ю.Н. Воронов), также не подтверждает нарисованную Г картину. Вот как там:

Все перечисленные в «Перипле» Арриана народы - лазы, апсилы, абасги, саниги, как и сами римляне, появились под этими своими названиями в Восточном Причерноморье на рубеже двух эр, заняв ту обширную территорию, на которой прежде проживали многочисленные племена гениохов и колхов и располагались города греков-колонистов.

По Воронову получается, что абхазы («апсилы, абасги») не жили тут до «рубежа двух эр», или жили, но не «под этими своими названиями». Этническую принадлежность «прежде проживавших» здесь «гениохов и колхов» он не раскрывает.

Это ложь. У Арриана санны отдельны от "макронов и гениохов". Более того, санны "не имеют царя", и потому, царя Анхиала нельзя считать царем саннов, во всяком случае по Арриану.

Мы проехали мимо следующих народов: с трапезунтцами, как говорит и Ксенофонт, граничат колхи. Тот народ, который, по его словам, отличается наибольшей воинственностью и непримиримой враждой к трапезунтцам, он называет дрилами, а по моему мнению, это — санны: они и до сих пор очень воинственны, непримиримые враги трапезунтцев и живут в укрепленных местечках; народ этот не имеет царей и с давнего времени обязан платить дань римлянам, но, благодаря разбойничеству, они платят взносы неаккуратно; впрочем, теперь, бог даст, они будут аккуратны, или мы выгоним их из страны. Рядом с ними живут макроны и гениохи; у них царь Анхиал. (Флавий Арриан "Объезд Эвскинского Понта")

Гениохов в этих краях не фиксируют авторы классического и эллинистического периодов. При чем, такие авторы, как Гекатей, Геродот, Ксенофонт вообще не знают гениохов.

Только Псевдо-Скиллак знает их, но помещает на северо-запад от Колхиды. Названия колхи и гениохи никак не могли "перекрывать друг друга", хотя бы уже в силу того, что согласно древнегреческой исторической традиции, колхи по происхождению египтяне, тогда как относительно происхождения гениохов существует несколько версий, но все они ведут к Элладе - эллинам, или к доисторическому населению Эллады - пеласгам.

Я собрал следующие данные о гениохах. По одной версии, считается, что Пелоп, царь Пелопоннеса, был отцом Питфея, царя Трезена, и дед Гениохи. По другой версии, Пеласг, царь Аркадии, отец Ликаона, родоначальника жителей Ликаонии, и дед Канефа, мужа Гениохи. Существуют еще версии, в том числе и о происхождении гениохов от возниц братьев-диоскуров («гениох» в переводе с греч. «возничий»).

Гениохи никогда не присутствовали на землях центральной и юго-восточной Колхиды до самой нашей эры. Затем уже они видимо частью заняли какие-то участки на юго-востоке, где их совместное с махелонами карликовое царство продержалось пару-тройку веков, пока не было поглощено конкурирующим царством лазов.

Сами они, будучи потомками эллинов (или пеласгов), но проживая, что важно, вне греческих колоний,  а в среде адыго-абхазов, наверно перешли на их язык, подобно тому, как это произошло с местными ахейцами.

Это должно относится к периоду Классической Колхиды (VI-II вв.), когда колхи, возродив свое древнее царство, не вернули половину его исконного (времен архаики) северо-запада, где прочно разместились адыго-абхазы.

Так что, те гениохи, что оставались на землях северо-западной Колхиды, окончательно растворились в адыго-абхазах; а те из них, что переплыли море (гениохи проявляли активность на море, что неудивительно, учитывая их генетическое родство с искусными мореплавателями - эллинами, или не уступавшими им пеласгами, одного из «народов моря») и захватили колхидский юго-восток, правда не весь, в итоге влились в картвельский этнический мир.

Мы выше это уже обсуждали. По Меликишвили, «сюда переместились» не мегрелы, но чаны, а мегрелы здесь жили изначально. По Воронову, сюда переместились абхазы и лазы (чаны).

Можно полагать также, что абасги (как и апсилы за полстолетие до того) выделились из крупного многоплеменного гениохийского объединения соанов-санигов, на рубеже новой эры занимавших всю Северную Колхиду. («Колхида на рубеже средневековья»)

Значит, согласно Воронову и напротив мнения Г, абхазов не было «до новой эры в Восточном Причерноморье». Следовательно, когда туда в это время вторгались с юга лазы, они на пути встречали не абхазские народности, так как те сами в это время надвигались с севера.

Этнос, населявший в это время Восточное Причерноморье, или его центральную часть, не мог быть ни кем другим, кроме как мегрельским.

Нет, Страбон не считает что Гогарена примыкает к Сакасене (Шаки) с запада. Говоря "еще дальше идет Гогарена", Страбон имеет ввиду север, то есть дальше на север идет Гогарена. И обе эти области - Сакасена и Гогарена - расположены по левый берег Куры.

По Птолемею, на правом берегу Куры уже начинаются Тосарена (параллельно Гогарене), и Отена (параллельно Сакасене), соответствующие Таширу и Ути. Где-то поблизости от Гогарены и Сакасены должна еще уместиться Камбисена (Камбечан).

Более четко Страбон локализует Гогарену при ее втором упоминании, когда он говорит, что она "находится на другой стороне реки Кира". Эта "другая сторона", с большей долей вероятности подразумевает под собой левобережье Куры. В том же отрывке Страбон фактически признает, что Гогарена принадлежала иберам и была отнята у них армянами.

Для нас любопытна и следующая фраза, где Страбон называет "Каренитиду и Ксерксену" землями "халибов и мосинеков". Эти территории лежат по соседству с Чорохской долиной.

По мнению Г, пространство от Куры до Чороха в это время принадлежало макронам. Но ничего и близкого нет у Страбона. У него там, повторим, есть халибы и моссиники, и при том не на всем пространстве, а лишь в двух небольших местностях.

Сами макроны у Страбона "располагаются над Трепезунтом и Фарнакией", то есть в Причерноморье.

Глава 5. Местное население юго-восточного Причерноморья по Анабасису Ксенофонта (колхи, дрилы и моссинойки).
Многие историки-кавказоведы пользовались в своих трудах Анабасисом Ксенофонта для характеристики племен, населявших восточную часть южного побережья Черного моря на грани V и IV вв. до н. э. Назову, например, «Историю грузинского народа» акад. И. А. Джавахишвили и «Историю Грузии» Н. Бердзенишвили и С. Н. Джанашиа. Тем не менее вернуться к этой теме необходимо, ибо Анабасис заключает в себе, как мы полагаем, гораздо больше ценных сведений, способных пролить свет на интересующий нас вопрос, чем это могло бы показаться по названным работам. Недостаточное использование столь драгоценного и хорошо известного античного письменного источника, каким являются мемуары Ксенофонта, объясняется, на наш взгляд, прежде всего особым характером этого литературного произведения. Последний требует от историка, стремящегося почерпнуть из него данные о местных жителях северо-востока Малой Азии, особого подхода к себе, а именно детального ознакомления со всем текстом соответствующих глав, в том числе и с разделами, которые прямо не относятся к описанию местных племен, но в которых тем не менее встречаются попутные, очень ценные замечания на эту тему. Так как вопрос правильного использования текста Ксенофонта имеет принципиальное значение, то не лишним будет вкратце пояснить выдвинутое мной утверждение. В небольшой заметке я сравнивала значение Анабасиса для изучения племен юго-восточного Причерноморья со значением IV книги Геродота для изучения Скифии. Это сопоставление, на мой взгляд правильно, поскольку оба произведения являются основными письменными источниками для изучения причерноморских племен. И тем не менее характер обоих трудов совершенно различен. Геродот прямоставил, своей целью собрать и сообщить читателю возможно большее количество сведений о Скифии и скифах, и для этого он специально приехал в Ольвию и собрал здесь материал всеми доступными для него способами, т. е. путем личных наблюдений, а главным образом путем распросов местных греков. Его работу поэтому можно назвать трудом историко-этнографическим. Ксенофонт никогда не имел в мыслях составить труд, специально посвященный быту и нравам местных племен юго-восточного Причерноморья. Его тема — описание похода греческого войска, и местные племена фигурируют в этом описании только постольку, поскольку эллины соприкасались с ними в течение нескольких месяцев, вступая с ними в мирное общение или ведя с ними войну. И надо признать, что Ксенофонт чрезвычайно последователен в проведении общей линии своего рассказа. Отступления у него редки, и поэтому большая часть сообщаемых им сведений о местных племенах вплетена в рассказ о различных эпизодах похода в виде необходимых для их уразумения описаний или в виде кратких попутных замечаний. От этого правила Ксенофонт отступает только в тех редких случаях, когда он наталкивается на явления, поражающие его воображение. По дороге в Трапезунт с юга грекам пришлось преодолеть сопротивление колхов, встретивших их на границе своей области с целью преградить им путь в свою страну. Ксенофонт описывает это военное столкновение, окончившееся победой греков и вступлением их в область колхов, где они расположились на отдых «в многочисленных деревнях, полных продовольствия». Вообще говоря, продолжает Ксенофонт, «здесь не было ничего, способного возбудить интерес эллинов, кроме большого количества ульев». Далее следует описание одуряющего меда и его действия на вкусивших мед эллинов. Необычайные свойства этого меда, совершенно незнакомые грекам, и вызвали небольшое отступление в рассказе Ксенофонта. Общий же уклад жизни колхов не содержал, по мнению автора Анабасиса, ничего, «способного возбудить интерес эллинов». Поэтому, хотя последние пробыли в области колхов больше месяца, Ксенофонт не дал описания их быта и нравов, и сообщаемые им о них сведении заключаются в попутно оброненных в общем ходе повествования замечаниях. И только путем внимательного изучение отдельных эпизодов в жизни эллинского войска во время пребывания его в стране колхов и воссоздания окружающей их общей обстановки историк может получить представление и о некоторых сторонах жизни этого племени. То же самое относится и к большинству других племен юго-восточного Причерноморья, с той разницей, что иногда эпизоды похода, в которых греки сталкивались с теми или иными племенами, описаны особенно ярко и подробно, благодаря чему и черты, характеризующие эти племена, выступают особенно рельефно. Это справедливо, например, по отношению к таохам и дрилам. Из всех племен, с которыми познакомился Ксенофонт, особое внимание его привлекли к себе своеобразием своих обычаев в сущности только армены и моссинойки; говоря о них, он в виде исключения прерывает нить своего рассказа и вдается в этнографию. Но если приходится высказать сожаление о скудости сообщаемых Ксенофонтом сведений о большинстве племен юго- восточного Причерноморья, то, с другой стороны, необходимо отметить как особо ценное свойство его изложения — это свежесть и непосредственность его наблюдений. Его рассказы основаны на собственных впечатлениях и переживаниях. Только в редких и всегда особо оговоренных случаях он дополняет их сведениями, полученными от других, хорошо осведомленных лиц, как было, например, во время пребывания эллинов у моссинойков. За этими редкими исключениями, наблюдения Ксенофонта взяты прямо из жизни, отчего они имеют исключительную ценность, особенно если принять во внимание, что в лице автора Анабасиса мы имеем образованного афинянина, человека, правда неглубокого, но обладавшего разносторонней любознательностью, известной для грека значительной объективностью в суждении о «варварах» и чрезвычайно добросовестного в передаче всего, что относилось к общей обстановке похода эллинского войска. После битвы при Кунаксе под Вавилоном и последующего пленения стратегов греческие наемники Кира направились из Месопотамии на север, надеясь таким путем добраться до родины. Это происходило зимой 401 г. до н. э. Идя вдоль Тигра, греки подошли к области кардухов (нынешний Западный Курдистан), вступили в нее, и с этого момента начинается их знакомство с племенами, населявшими северо-восточную часть Анатолии. Пробиваясь силой или вступая с жителями в дружеские соглашения, греки проходят через область кардухов, Малую Армению, через области фазиан, таохов, горных халибов, скифинов, макронов и колхов и ранней весной 400 г. прибывают, наконец, в Трапезунт — «колонию Синопы в стране колхов». Под Трапезунтом греки провели около месяца. Отсюда они предприняли набег на область горного племени дрилов, подробно описанный Ксенофонтом. Из Трапезунта они направились на запад, дошли берегом до греческого города Котиор, пройдя через области моссинойков, халибов и тибаренов. В Котиорах греки сели на корабли и больше уже не сталкивались с местными племенами восточной половины южного Причерноморья. Из перечисленных племен одни, как уже было сказано, описаны более, другие менее подробно, а о третьих не сообщается почти ничего, кроме их названий (например, о фазианах). Греческие колонии южного Причерноморья вероятно так или иначе имели сношения со всеми этими племенами, но непосредственными их соседями, соседями, с которыми греческим колонистам приходилось быть в постоянных, ежедневных сношениях, враждебных и дружественных, были только племена, жившие на побережье Черного моря и в прилегающих к нему горных местностях. Это — колхи, дрилы, моссинойки, халибы и тибарены. Настоящая глава посвящена главным образом дрилам и моссинойкам, так как эти племена наиболее подробно описаны в Анабасисе. Некоторые сведения можно найти там и о колхах, в стране которых находились города Трапезунт и Керасунт. О халибах же мы уже говорили в главе, а тибарены упоминаются в Анабасисе только мимоходом. Что касается колхов,то на основании Анабасиса можно, во-первых, приблизительно установить южную и западную границы их расселения на грани V и IV вв. до н. э. Греческое войско подходило к их области с юга. Пройдя с боем через границу, охраняемую колхами, греки расположились в деревнях и затем в два перехода прошли 7 парасангов и прибыли к Трапезунту. Итак, область колхов простиралась к югу от моря примерно на 7— 8 парасангов. Хотя между иранистами нет согласия относительно величины парасанга, но вряд ли греки, идя все время по горам, могли в два перехода пройти больше 40 км. Примерно на таком расстоянии от моря проходила, следовательно, южная граница области колхов. Западная граница области колхов проходила несколько дальше города Керасунта, расположенного, как мы уже говорили, вероятно на расстоянии 50—60 км от Трапезунта по направлению к Котиоре. О хозяйстве и общественном строе колхов Анабасис сообщает мало. Неоднократно Ксенофонт упоминает о многочислен ных деревнях, употребляя при этом термин κώαη. Так, после победы над войском, преграждавшим им путь в область, колхов, греки расположились в многочисленных деревнях колхов (ένγωυαι). Затем, придя к Трапезунту, они разбили лагерь не в городе, куда их трапезунтцы не пустили, и не на трапезунтской земле, а в деревнях колхов,расположенных, как видно из описания [...] устроенных эллинами согласно обету агонов, на холмах у морского берега. Жители этик деревень были выгнаны из их домов. Они имели обыкновение собираться на окрестных горах и оттуда следить за греками, поселившимися в их деревнях, отчего греки не могли оставить лагеря без сильной охраны. Эту часть Колхиды Ксенофонт называет вражеской страной. Греки прожили здесь, под Трапезунтом, около месяца, ожидая прибытия кораблей, на которых они надеялись поехать домой. Так как у них не было денег для покупки продовольствия на открытом для них трапезунтцами базаре, то они жили грабежом окрестных селений. За добычей греки ходили целыми отрядами, причем, как говорит Ксенофонт, «одни возвращались с добычей, а другие без нее», очевидно вследствие энергичного отпора со стороны колхов, третьи вообще не возвращались из подобных набегов, как, например, лохаг Клеайнет, который повел за добычей в трудно доступную местность свой и еще один лох и погиб вместе со многими из своих спутников. В версии о походе наемников Кира, сохранившейся в сокращенном виде у Диодора, об этом месяце, проведенном у Трапезунта, рассказывается еще, что греки «взяли из Трапезунта два небольших, ходивших на веслах судна и грабили окрестных варваров и с суши и с моря». Надо полагать, что эти подвергавшиеся набегам поселения принадлежали колхам, находившимся во враждебных отношениях не только со случайно пришедшим сюда эллинским войском, но и с постоянными жителями Трапезунта. По всей вероятности, именно трапезунтцы и указали наемникам Кира на возможность расположиться лагерем в приморских колхидских деревнях, следуя выработанной ими тактике по отношению к неожиданно появившейся в их краях грозной воинской силе. Эта тактика заключается в том, чтобы поддерживать с ней добрые отношения и всячески ограждать от нее себя и своих друзей, в то же время стремясь использовать ее для усмирения и устрашения враждебных им племен. Так, Ксенофонт рассказывает: «Трапезунтцы хорошо приняли эллинов, предоставив им возможность покупать у них продовольствие и прислав им дары гостеприимства — коров, ячмень и вино. И, кроме того, они содействовали им при заключении договоров с ближайшими к Трапезунту колхами, жившими по большей части на равнине, и те тоже прислали им в дар рогатый скот». Особенно показательный инцидент произошел в конце пребывания греков под Трапезунтом. Все ближайшие деревни враждебных колхов уже были к тому времени ограблены, и грекам пришлось предпринять экспедицию в более отдаленную местность. Вожаками у них были трапезунтцы. Для наемников Кира не существовало большой разницы между мирными и немирными колхами. Трапезунтцы же были кровно заинтересованы в сохранении добрых отношений с мирными колхами и, с другой стороны, были очень рады возможности чужими руками нанести сильный ущерб своим врагам, с которыми они, видимо, плохо справлялись собственными силами. Итак, совершенно ясно, что в то время, о котором пишет Ксенофонт, колхи — близкие и дальние соседя Трапезунта — делились на мирных и немирных по отношению к этому городу. Те и другие жили в деревнях, первые по большей части на ровной местности, в окрестностях Трапезунта, а вторые в горах и предгорьях по берегу моря и в некотором отдалении от него. Никаких прямых указаний на социальный строй колхов в Анабасисе не содержится, но уже один факт их раздробленности и деления на мирных и немирных говорит в пользу того, что никакого общеплеменного объединения у них в это время еще не было. Не подлежит сомнению, что мирные отношения между Трапезунтом и окрестными колхами основывались на торговых сношениях, и с помощью Ксенофонта и других источников можно установить, какие продукты колхов могли интересовать греческих колонистов Трапезунта. Неоднократно Ксенофонт попутно говорит об обилии продовольствия у колхов, но высказывает это в общей форме, без уточнения. Конкретно упоминается рогатый скот. Можно, следовательно, с уверенностью говорить о развитии у колхов скотоводства, по всей вероятности горного скотоводства, так как кроме узкой прибрежной полосы их область была сплошь гористой. О культивировании у колхов хлебных злаков в Анабасисе ничего не сказано, но земледелие у них, конечно, существовало, хотя оно и не являлось ведущей отраслью хозяйства. О знакомстве колхов с земледелием можно судить по различным косвенным данным, к которым следует причислять найденные в их области мотыги, относящиеся еще к «кобанской» эпохе, о чем упоминалось в главе 1 настоящей книги. Культура хлебных злаков существовала и у соседей колхов — моссинойков. О земледелии говорят и прямые свидетельства некоторых античных писателей, в первую очередь Геродота. Они касаются широкой известности в древнем мире колхидского полотна, и эти сведения нашли себе недавно подтверждение в археологических памятниках. Геродот рассказывает, что колхи выделывают полотно каким-то особым способом, известным только им и египтянам. Другие авторы тоже говорят о льноводстве в этих областях. Так, в Анабасисе упоминаются льняные панцыри горных халибов, а Страбон говорит, что Колхида производит много льна и что ее льняные изделия пользуются известностью, ибо они служат предметом вывоза. Материалы, добытые археологическими экспедициями Грузинской академии наук в 30-х годах текущего столетия в селении Даблагоми, расположенном на холмах, окружающих Колхидскую низменность, дали интересные данные о развитии производства полотна в Колхиде. Здесь были найдены «глиняные пряслица различных размеров и форм (плоские и конические), отпечатки полотна на погребальных сосудах, использованные как орнамент, и остатки самого полотна».5По свидетельству Н. Хоштария, полотно тонкое, иногда сложного «киперного» переплетения. Датирует она эти памятники V—IV вв. до н. э. Помимо полотна, Колхида славилась также медом и воском. Как Ксенофонт, так и Диодор подробно рассказывают о действии одуряющего меда, вкушенного греками в колхидских деревнях. О колхидском меде упоминают и многие другие древние писатели. Говоря о вывозе из Понта меда и воска, Полибий, наверное, имел в виду продукты Колхиды. Приведенная на рисунке карта свидетельствует о богатстве области колхов рудными месторождениями. О развитии у этого племени металлургии можно судить по кладам, упомянутым нами в главе 1. Геродот рассказывает, что колхи, входившие в состав армии Ксеркса, были вооружены копьями и ножами. Широко развиты были у колхов также деревообра ботка и кожевенное дело. Один из наиболее ярких эпизодов во время пребывания наемников Кира на южном берегу Черного моря — это грабительский набег на дрилов, подробно описанный в Анабасисе. Из этого рассказа можно почерпнуть довольно много сведений о данном племени. Дрилы упоминаются немногими античными авторами, в том числе Аррианом, который, подобно Ксенофонту, лично бывал в окрестностях Трапезунта. В его время племени, именовавшегося дрилами, в тех местах уже не было. Арриан, прекрасно знавший Анабасис Ксенофонта и в своих трудах постоянно на него ссылавшийся, описывая окрестности Трапезунта, вспоминает рассказ Ксенофонта о набеге на дрилов, а также характеристику этого племени, содержащуюся в рассказе, и предположительно отождествляет дрилов с племенем саннов, обитавшим в его время в горах у Трапезунта и, так ж и как дрилы, отличавшимся воинственностью и нежеланием вступать в сношения с греческими колониями. Относительно области, принадлежавшей ксенофонтовским дрилам, существует предположение, высказанное Томашеком, будто это — местность, расположенная вокруг перевала Зигана. Следует сказать, что никаких данных для подобного утверждении у нас не имеется. Между тем, если бы это предположение подтвердилось, то оно имело бы немаловажное значение для оценки общей обстановки, в которой находился город Трапезунт на рубеже V и IV вв. до н. э ., так как перевал Зигана — единственный в тех местах более или менее удобный перевал через Северо-Анатолнйские горы, и через него идет сейчас и несомненно шел в древности торговый путь из Трапезунта на Байбурт и Эрзерум и далее в Армению. Если этот перевал занят был племенем дрилов, резко враждебных по отношению к Трапезунту, то тем самым должен был бы быть парализован товарообмен между Трапезунтом и внутренними областями северо-восточной Анатолии. Но, поскольку греческое войско, направляясь в Трапезунт, не могло миновать этого перевала, а с дрилами оно тогда не встречалось, то с гипотезой Томашека трудно согласиться. Из Анабасиса о месте пребывания дрилов мы узнаем, что они жили в высокогорной, трудно доступной местности, а их главное поселение находилось на расстоянии примерно 6—8 часов ходьбы от Трапезунта. Набег греков на страну дрилов вызван был необходимостью достать продовольствие. Исчерпав резервы ближайших местностей, пришлось предпринять экспедицию за продовольствием в более отдаленную область. В качестве вожаков приглашены были трапезунтцы, и те, как говорит Ксенофонт, «не повели эллинов туда, откуда легко было достать продовольствие, так как эти люди были их друзьями. И они с готовностью повели их на дрилов, которые причиняли им много неприятностей, в страну гористую и мало доступную, против самого воинственного из припонтийских племен». В экспедицию отправилась половина греческого войска, т. е. четыре тысячи с лишним воинов,и, кроме того, большое количество носильщиков, которые должны были нести награбленное продовольствие. Взойдя на горы по крутому, тесному и опасному подъему, греки оказались в стране дрилов. Они прошли мимо нескольких укрепленных поселений (χωρία), по мнению дрилов, недостаточно сильных для успешной обороны, почему они были оставлены населением и преданы огню. «Здесь, — говорит Ксенофонт, — нечего было взять, кроме разве свиньи или коровы или другой какой скотины, уцелевшей от огня». Следуя тактике опустошения собственной страны, дрилы стремились сосредоточить оборону в одном пункте — их главном укрепленном поселении (χορίον λητρόττολις). Сюда собрались обитатели сожженных поселений, сюда же были согнаны их стада — главное их богатство — и здесь грекам было оказано решительное сопротивление, увенчавшееся успехом. Грекам, правда, удалось поживиться богатой добычей и уничтожить часть поселения, но полной победы они одержать не сумели и рады были вернуться в свой лагерь без больших потерь. В рассказе об этих событиях для нас особенно интересно описание укрепленного поселения. Находилось оно на месте, которое от природы было почти неприступным. Повидимому, то был горный отрог, окруженный глубоким ущельем. Чтобы подойти к городу, надо было предварительно спуститься в ущелье и затем подняться вверх, причем спуск и подъем происходили по тропинке такой узкой, что по ней можно было итти лишь в одиночку. Поселение не примыкало непосредственно к ущелью, но стояло несколько отступя от него. Перейдя через ущелье, греческое войско, готовясь к штурму, выстроилось перед городом, причем строй имел форму полумесяца. Поселение было окружено широким рвом с валом, а на валу сооружен был частокол, с расставленными на небольшом расстоянии друг от друга деревянными башнями. Вход в поселение проходил через узкие ворота. Внутри ограды находились деревянные дома. Ксенофонт упоминает только одну улицу, которая вела от ворот к цитадели и по обеим сторонам которой стояли деревянные дома. Кроме того, в Анабасисе говорится о том, что дома подходили к самому частоколу, и это, повидимому, указывает на более или менее сплошную застройку всей площади города. Однако там несомненно имелись и какие- то открытые участки, где расположился между прочим согнанный сюда из других поселений скот, который был виден грекам еще до вступления в пределы города. Очевидно, частокол не был очень высоким, однако вся оборонительная система оказалась достаточно надежной, и легко, вооруженные передовые отряды греков не сумели взять город с налета. Они были отбиты и попали в опасное положение. Только когда подоспели гоплиты и предпринят был штурм по всем правилам греческого военного искусства, нападающие ворвались в город. Дрилы тогда отступили в акрополь, который находился в конце главной улицы, повидимому, в конце города, противоположном воротам. Греки хотели последовать за ними туда, но стратеги, обозрев акрополь издали, пришли к выводу о его полпой неприступности и отказались от мысли взять его штурмом. Пока греки грабили город, дрилы произвели вылазку из цитадели и чуть было не опрокинули захватчиков. В греческом войске началась паника, с трудом ликвидированная, и эллины очутились в большой опасности, тем более что уже наступила ночь и на окрестных высотах появились «новые враги», т. е., надо думать, дрилы. обитавшие в не затронутых греками частях страны и явившиеся на помощь к своим соплеменникам. Греки спаслись только благодаря тому, что начавшиеся пожары надоумили их разобрать деревянные постройки и сложить из них большие костры, которые преградили путь напавшим на них из акрополя дрилам. Под защитой костров греки, забрав добычу, благополучно перешли ущелье, а на утро пустились в обратный путь, причем дрилы преследовали их по пятам чуть ли не до самого Трапезунта, и грекам приходилось прибегать к хитростям, чтобы избавиться от нападения в опасных местах, например при спуске с гор в низину Трапезунта. На основании приведенного рассказа о походе греков в область дрилов невозможно, конечно, дать развернутой характеристики хозяйственного и общественного строя этого племени, однако все же из него можно извлечь ценные в этом отношении указания. Основываясь на них и с помощью параллельного археологического материала из Закавказья, можно попытаться разрешить эту задачу хотя бы в самых общих чертах. Дрилы жили в высокогорном районе восточной части Северо-Анатолийской горной цепи, недалеко от Трапезунта. Из рассказа Ксенофонта явствует, что главное богатство дрилов заключалось в стадах. Неоднократно упоминается рогатый скот, а также свиньи и бараны. Убегая от греков, дрилы угоняют и свои стада. Повидимому, скотоводство было основой их хозяйства, при этом скотоводство пастушеское, с угоном скота летом в горы на яйла и с возвращением на зиму в горные долины, где у них имелись укрепленные поселения. Как уже указывалось, греки совершили свой набег в начале марта, и потому они еще застали людей и скот в поселениях. О развитии у них ремесел можно судить по описанному Ксенофонтом вооружению дрилов и их постройкам и укреплениям. Изобилие леса в этих участках Северо-Анатолийских гор давало населению возможность широко развить деревянное строительство и обработку дерева. Судя по Анабасису, не только жилые дома, но и оборонительные сооружения дрилов (частоколы и деревянные башни) были из дерева. Знали дрилы и обработку металла, а также кожевенное дело. Ксенофонт говорит, что они были вооружены копьями, а оборонительное оружие их состояло из щитов, поножей и пафлагонских шлемов; последние же, согласно свидетельству Геродота, по всей вероятности, сплетались из ремней. Для выяснения уровня общественного развития, которого достигли дрилы к 400 г. до н. э., большое значение имеют описанные Ксенофонтом укрепленные поселения, тем более что в данном случае имеется, как нам кажется, возможность сравнить их с археологическими памятниками, а именно с циклопическими сооружениями Закавказья. Но прежде чем перейти к этому сравнению, необходимо отметить большую определенность и точность терминологии Ксенофонта, касающейся обозначения различных типов поселений, встречаемых им на своем пути, и последовательность, с которой он эти термины употребляет. Во-первых, он знает деревню — поселение тоорт, не рассчитанное на оборону как по своему местоположению, так и по отсутствию в нем искусственных укреплений. В таком поселении живет, например, население северной Месопотамии, а также кардухи, армены и часть колхов. От деревни отличается χωρίον — укрепленное поселение или укрепленный пункт. Главное его отличие от χώη заключается в том, что для его постройки выбирается местность, доступ к которой представляет большие или меньшие трудности, и что, кроме того, он снабжается искусственными укреплениями. Ксенофонт знает два или, вернее, три типа таких χωρία. Первый тип — это укрепленный пункт, не предназначавшийся для жилья. Такие χωρί имелись, например, у таохов. «Таохи, — рассказывает Ксенофонт, — жили в неприступных χωρία, куда были снесены и все их запасы». Эллины хитростью завладели одним из таких пунктов, причем оказалось, «что оно не представляло собой города и даже не имело домов». Таким образом, этот хорион, по крайней мере хорион таохов, не был поселением, а лишь крепостью-убежищем на случай нападения врагов. По тексту Ксенофонта при упоминании им χωρία часто невозможно бывает установить, имеет ли он в виду убежище или укрепленное поселение, но в некоторых случаях совершенно ясно, что речь идет об укрепленном поселении, т. е. о втором типе χωρίονβ. Таковыми, надо думать, были χωρία дрилов, покидаемые ими при появлении греческого войска, так как в Анабасисе говорится о поджоге в них деревянных построек, а также χωρία моссинойков, о которых подробнее будет сказано ниже. Третий тип хорионов у Ксенофонта — это χωρίονΛΥ τρόποΛς, главное укрепленное поселение с домами, улицами и цитаделью, построенное в трудно доступном по естественным условиям пункте и укрепленное мощными оборонительными сооружениями. Такие «столицы» имелись у дрилов и моссинойков. Наконец, Ксенофонт употребляет еще термин χόλις, который он определенно отличает от χωρίον.Это — город в нашем понимании этого термина, т. е. крупное поселение, жители которого по своим занятиям фактически оторваны от земли. Описаний городов Ксенофонт не дает, ограничиваясь обычно только тремя эпитетами: owioujAivr, αεγάλτ, ίύδαίχων — «многолюдный», «большой», «богатый», — прилагаемыми к названию города в совокупности или в одиночку. В припонтийских областях помимо греческих колоний Ксенофонт относит к категории полисов только город Гимниаду, находящийся в стране скифинов, надо полагать, где-нибудь недалеко от современного Байбурта. Следовательно, многочисленные «города» табалов, мосхов, диауэхов и других племен восточной Анатолии, упоминаемые в победных надписях ассирийцев и урартийцев, должны быть расшифрованы не как города в нашем понимании этого слова, а как укрепленные поселения — по терминологии Ксенофонта. Именно такими укрепленными поселениями считает И. И. Мещанинов города местного населения Армении и, в частности, у озера Севан, упоминаемые в победных надписях царей Урарту. Как я постараюсь сейчас показать, между χωρία дрилов и моссинойков, с одной стороны, и циклопическими сооружениями Закавказья, с другой, существует большое сходство в отношении их планировки и назначения, хотя строительным материалом в одном случае служит камень, а в другом дерево. Как мы видели, укрепленные поселения дрилов были двоякого рода: менее укрепленные, каковых было много, и одно сильно укрепленное поселение, так сказать «столица», которое Ксенофонт называет метрополией и которое служило для всего племени центром сопротивления врагу. Совершенно такую же картину можно наблюдать у моссинойков, живших далее на запад, между Керасунтом и Котиорами. В течение 8 дней шли греки по области моссинойков, после того как они овладели расположенной у ее восточной границы «столицей». Во время этого похода по местности, изобилующей горами и ущельями, они постоянно проходили мимо укрепленных поселений, отстоявших друг от друга в среднем стадий на 80, т. е. примерно на 14 км, причем, как передает Ксенофонт, большая часть их была укреплена слабо, отчего жители не пытались их защищать, но при приближении эллинов либо покидали посе ление, либо сдавались без боя. Судя по повествованию Ксенофонта, сильно укрепленных поселений у моссинойков было не одно, а несколько. Это можно заключить из его слов о том, что большая часть поселений была легко доступна, откуда следует, что меньшая их часть была трудно доступна. Неизвестно, сколько таких сильно укрепленных поселений было у дрилов, так как греки прошли только через часть их территории. Но как у моссинойков, так, повидимому, и у дриллов из сильно укрепленных поселений выделяется одно, которое Ксенофонт называет главным — χωρίον моссинойков высоко горах, повидимому около перевала через горный хребет, преграждавший путь вдоль морского берега. Подъем к ней был длинен и труден. На пути находился ещe один укрепленный пункт, который грекам пришлось предварительно взять, прежде чем атаковать «столицу». Ксенофонт но дает описания «столицы», но судя, по тому, что она сгорела во время сражения, надо полагать, что ее постройки и укрепления были, как и у дрилов, деревянные. Диодор передает, что дома моссинойков представляли собой семиэтажные башни. В самой верхней части «столицы» находился акрополь — τό άχρότατον, где постоянно пребывал царь — Сравним теперь хориа дрилов и моссинойков с тем, что нам известно о циклопических сооружениях Закавказья. Изучение этих памятников выразилось пока главным образом в разведках, регистрации памятников и их поверхностном исследовании, а также в сборе подъемного материала и в частичных, незначительных раскопках в селищах и некрополях, связанных с циклопическими сооружениями. Циклопические сооружения встречаются в большом числе в Закавказье, в Армении, Грузии и Азербайджане. Северной границей их распространения является река Ганджа. О количестве подобных сооружений можно судить по тому, что в пределах одного Азербайджана, по примерному подсчету Джафар-Заде, их насчитывается до 300 единиц. Между исследователями этих памятников еще не достигнуто полного согласия ни по вопросу о их датировке, нн по вопросам, связанным с их назначением. Все исследователи хронологически распределяют циклопические сооружения на многие века, относя наиболее поздние из них к эпохе феодализма. Относительно нижней их хронологической границы были попытки отодвинуть ее до неолита (Т. Тораманян) и до медно-бронзового века (Б. А. Куфтин). Однако Б. Б. Пиотровский, а также ряд других ученых на основании археологических разведок утверждают, что наиболее древние нз этих поселений относятся к «эпохе бронзы», т. е. к концу II и началу I тысячелетия до к. э. Что касается назначения циклопических сооружений, то существует разногласие между исследователем Азербайджана Джафар-Заде и теми учеными, которые изучали циклопические сооружения Армении. Последние видят в них крепости или по крайней мере сооружения, связанные с обороной, в то время как Джафар-Заде, исследовав 59 циклопических сооружений Азербайджана, пришел к выводу об их культовом характере и назначении. Не имея возможности выработать собственную точку зрения на правильность или неправильность выводов Джафар-Заде, мы, однако, полагаем, что относительно циклопических сооружений Армении не может быть сомнений в их оборонном характере, что подтверждается не только тем, что для их построения выбирались «холмы, господствующие над местностью, с крутыми, труднодоступными склонами», но также и другими данными, в частности урартскими надписями, перечисленными в указанных работах И. И. Мещанинова, Б. Б. Пиотровского и Л. Т. Гюзальяна и найденными ν озера Севан (частично in situ, т. е. в самих сооружениях: например, Нор-Баязетская надпись) и повествующими о захвате многочисленных местных городов и о постройке в них цитаделей. Исходя из понимания циклопических сооружений Армении как сооружений оборонного характера, Б. Б. Пиотровский и Л. Т. Гюзальян дают следующую рабочую схему для их классификации, оговариваясь, что они не считают ее окончательной и полагают, что последующие исследования и раскопки несомненно внесут в нее существенные коррективы. Пиотровский и Гюзальян различают четыре группы поселений крепостей, из которых нас особенно интересуют две группы. Первая группа, относимая указанными авторами к доурартскому и урартскому временам, увязывается с могильниками бронзового века. Само укрепление, небольшое по площади, помещается на вершине труднодоступного холма. Поселение, не обнесенное стеной, располагается в ложбине, вокруг холма, занимая и его склоны (Хаджи-Халил, Хором, Согютлу). Вторая группа поселений-крепостей, часть которых связана с клинообразными надписями (Колагран, Нор-Баязет, Атамхан), датируется урартским временем. Поселения этой группы, сосуществующие, повидимому, с поздними поселениями первой группы, уже целиком обнесены стеной, причем в них всегда выделяется небольшой по площади участок (акрополь), огражденный мощной стеной, защищающей его не только с внешней стороны, но со стороны прилегающего поселения. Поселения третьей группы уже носят характер городов. Стены их охватывают целую систему холмов, причем цитадель еще остается в пределах общей ограды. Дата этих поселений дока не установлена. Четвертая группа — это феодальные замки, отделившиеся от поселений. Они связаны с христианскими памятниками и относятся к раннему средневековью. Конечно, при недостаточной еще изученности циклопических сооружений Закавказья и при фрагментарности тех сведений об укрепленных поселениях припонтийских племен, которые можно почерпнуть из Анабасиса Ксенофонта, нельзя провести детального сравнения между этими двумя рядами памятников. Однако имеющихся в нашем распоряжении данных, как мне кажется, достаточно для того, чтобы утверждать, что в общем и целом это явления одного и того же порядка, одинакового исторического значения. Действительно, если только отрешиться от бросающегося в глаза, но в сущности внешнего отличительного признака — иного строительного материала (камень и дерево), что обусловлено местными природными ресурсами, то между первой и второй группами циклопических сооружений, с одной стороны, и двумя видами ксенофонтовских хориа — с другой, обнаружится весьма далеко идущее сходство. В обоих случаях мы имеем перед собой укрепленные пункты, воздвигаемые на специально выбранных, трудно доступных возвышенностях. Как мы видели, Ксенофонт знает два вида хориа — слабо укрепленные и сильно укрепленные. Слабо укрепленные хориа соответствуют первой группе циклопических сооружений Закавказья. Циклопические сооружения Армении второго вида находят себе близкую аналогию в «метрополиях-столицах» Ксенофонта. И тут и там все поселение обнесено оборонительной стеной, причем внутри поселения выделен участок — акрополь или цитадель, особо укрепленный не только с внешней стороны, но и со стороны поселения. Аналогия между первыми двумя группами циклопических сооружений Армении и хориа припонтийских племен распространяется и на известную координацию, которая существовала между слабо и сильно укрепленными поселениями и между циклопическими сооружениями первой и второй групп. Из Анабасиса вытекает, что у припонтийских племен во время Ксенофонта слабо и сильно укрепленные хориа существовали одновременно, причем они в какой-то мере были объединены в одно целое, поскольку «столица» была своего рода центром, вокруг которого группировались слабо укрепленные поселения. Авторы предварительной классификации циклопических сооружений Армении ставят первую и вторую группы сооружений в известную хронологическую последовательность, датируя первую группу доурартским временем, а вторую — урартской эпохой, допуская, однако, возможность сосуществования поздних представителей первой группы с поселениями второй группы. Последнее обстоятельство, т. е. сосуществование двух типов поселений в урартскую эпоху, несомненно имело место в стране Уеликухи, расположенной у озера Севан. Согласно урартской надписи, повествующей о покорении этой страны, там находилось 22 города, из которых только один считался «царским» городом — картина, ближайшим образом напоминающая то положение, которое Ксенофонт застал у припонтийских племен дрилов и моссинойков. Как ни скудны перечисленные выше сведения о припонтийских племенах, все же мы можем почерпнуть из них некоторые данные относительно общественного строя этих племен. Во-первых, факт появления укрепленных поселений свидетельствует, надо полагать, о накоплении богатства (главным образом скота), которое надо было охранять во время войны. О вождях дрилов Анабасис не содержит никаких сведений. Конечно, у различных племен власть вождей могла носить различный характер. Если правильны мои приводимые ниже соображения относительно басилевсов моссинойков, то у этого племени власть вождей была, видимо, тесно связана с какими-то религиозными представлениями и функциями. Отдельные родоплеменные объединения были вполне самостоятельны в смысле своих внешних сношений. Это можно вывести между прочим из того, что часть колхов около Трапезунта была в дружбе и союзе с этим городом, тогда как другая часть враждовала с ним. Как мы видели, у моссинойков отдельные племена враждовали друг с другом, и дело доходило до военных столкновений. И все же эти самостоятельные племена в глазах других племен и народов представляли собой некое единство. Такие крупные припонтийские племенные союзы, как моссинойки и тибарены и некоторые другие, вошли в состав учрежденных персидским царем Дарием сатрапий, причем каждая из этих сатрапий платила определенную дань; отсюда следует, что каждый союз воспринимался как конкретное единство. Мы не знаем, в каком отношении находились рассмотренные нами укрепленные поселения к отдельным родам и племенам, входившим в состав этих крупных племенных союзов. Естественно предположить, что слабо укрепленные хориа принадлежали отдельным родам, а «столица» была своего рода центром для племени; но, конечно, здесь могли быть различные варианты. Основой хозяйства припонтийских племен, как мы видели, было скотоводство. Земледелие, особенно у племен, обитавших в высокогорных областях, например у дрилов, могло играть только подсобную роль вследствие недостатка пахотной земли. Накопление богатств шло, следовательно, по линии роста стад, а это требовало обширных и удобных пастбищ. Надо полагать, что именно на этой экономической почве — борьбе за пастбища — и активизировалась вражда между племенами. Отсюда появление тех укрепленных убежищ и поселений, с которыми мы уже познакомились, отсюда же и вечная вражда между соседними племенами, отмечаемая Ксенофонтом на всем пути прохождения греческого войска от области кардухов до области тибаренов у Котиоры (соврем. Орду). Так. обширные участки земли, прилегавшие к пограничной между арменами и кардухами реке Кентриту (соврем. Бохтан), были пустынны и не заселены, ввиду того что там происходили постоянные военные столкновения между кардухами и арменами. О распрях между арменами, фазианами и горными халибами, подчиненными в это время персидскому сатрапу Тирибазу, в Анабасисе ничего не говорится, но, как только греческое войско вступает в область автономных племен, оно вновь становится свидетелем ожесточенной между ними вражды. Правитель (архонт) той области, в которой находился уже упоминавшийся нами город Гимниада, по всей вероятности, области скифинов, прислал эллинам вожака, который обещал им в течение пяти дней довести их до места, откуда они увидят море. Для этого им нужно было пройти через область, враждебную обитателям области Гимниады (были ли то одноплеменники или нет — об этом ничего в Анабасисе не сказано). Когда греческое войско вступило в эту область, то вожак стал подстрекать эллинов жечь и разрушать страну, «откуда стало ясным, что он пошел ради этой цели, а не из расположения к эллинам». За областью этих безымянных врагов жителей Гимниады находилась область макронов, а за макронами жили колхи. Прямых указаний на враждебные между ними отношения в Анабасисе не встречается, но там повествуется о чрезвычайно интересном эпизоде, который косвенно на это намекает. Когда греки подошли к реке, за которой начиналась область макронов, то макроны выстроились на своем берегу и стали бросать в греков камнями, ободряя друг друга возгласами. Один из пельтастов в греческом войске, бывший ранее рабом в Афинах, понял их речь, и это навело его самого на мысль о том, что он родом макрон, чего он, очевидно, до того времени не знал. Повидимому, он был еще мальчиком взят в плен при каком-то военном столкновении, скорее всего между макронами и колхами, и продан этими последними греческим колонистам, откуда он тем же порядком попал затем в Афины. Яркий пример межплеменной вражды дают, как мы видели, моссинойки, среди которых шла война из-за главенства над всеми моссинойками. Здесь, следовательно, налицо имелось не только покорение других племен (халибов), но и попытки узурпации привилегированного положения одним племенем среди других племен одного племенного союза. Посмотрим теперь, в каких отношениях находились припонтийские племена с греческими колониями, расположенными в их областях. Картина, рисуемая в этом отношении Анабасисом, довольно пестра. Далеко не все племена, соседние с греческими колониями, на рубеже V и IV вв. были втянуты с ними в обмен. Так, среди колхов, в стране которых расположены были Трапезунт и Керасунт, были племена мирные, состоявшие в союзе с Трапезунтом, и добрыми отношениями с этими племенами трапезунтцы очень дорожили: но были и племена немирные, на разорение деревень которых наемниками Кира трапезунтцы смотрели равнодушно. Рядом в горах жили дрилы, резко враждебно относившиеся к греческому городу. Мирно были настроены по отношению к грекам тибарены, в области которых находился город Котиора. В обширной области моссинойков и соседней с ней области подвластных моссинойкам халибов не было греческих городов; тем не менее между Трапезунтом и моссинойками существовали сношения, и отдельные граждане Трапезунта состояли проксенами моссинойков и хорошо знали их страну. Об этом племени Ксенофонт сообщает довольно много сведений, в которых необходимо разобраться для получения более точного представления о хозяйственном и общественном уровне их развития в это время. Это в свою очередь поможет нам лучше понять, какие торговые интересы влекли в область моссинойков трапезунтцев. Область моссинойков находилась у моря, между городами Керасунт и Котиора. Область была гористой и довольно густо населенной. Ксенофонт обратил внимание на зерновое хозяйство моссинойков. При грабеже поселений греки увидели запасы хлеба, «по завету отцов, заготовленные из урожая прошлого года. Новый же хлеб лежал в стебле, и то была по большей части полба». Тем не менее, едва ли можно думать, что земледелие было здесь ведущей отраслью сельского хозяйства. Таковой, надо думать, как и у других припонтийскнх племен, было скотоводство. Правда, Ксенофонт нигде не упоминает о стадах моссинойков, но и то не должно пас удивлять, если мы вспомним применяемый им в его мемуарах метод отмечать только то, что кажется ему «достойным внимания», т. е. необычным и своеобразным. О том, что земледелие едва ли могло принять здесь широкие размеры, свидетельствует горная местность, где не могло быть обилия пахотной земли. Кроме того, тот же Ксенофонт отмечает у моссинойков широкое применение в пищу каштанов. Он видел каштаны, рассыпанные на крышах домов (очевидно для просушки). Моссинойки, по его словам, отваривают их и выпекают из них хлеба. Каштаны, следовательно, служили своего рода заменителем хлебных злаков, из чего можно заключить о недостатке последних. Знакомо было местное население и с виноградарством. Греки пробовали их вино, которое в несмешанном виде показалось им кислым и горьким, но разбавленное водой имело приятный запах и вкус. Живя у моря, моссинойки пользовались его продуктами. У них имелись долбленые лодки, способные вместить до 3 человек; в них они охотились на дельфинов и вероятно ловили рыбу. Греки видели в их домах запасы солонины из мяса дельфинов, хранимые в амфорах, и запасы дельфиньей ворвани, разлитой по различным сосудам. Она употреблялась моссинойками так же, как оливковое масло греками. В Анабасисе есть сведения и о знакомстве моссинойков с целым рядом ремесел. Мы уже упоминали о их деревянных лодках. Широко применялось у них дерево в строительстве. Укрепления и дома их были деревянными и, как было уже сказано, дома имели форму семиэтажных башен. О наличии у моссинойков керамического производства можно судить по упомянутым выше амфорам и другим сосудам, в которых хранились пищевые запасы. Умели они также выделывать какую-то очень плотную ткань. Из нее шили рубашки, которые напоминали холщевые мешки. Из кожи были, повидимому, сделаны их шлемы, похожие на пафлагонские, т. е. сплетенные из ремней. Их наступательное оружие — секиры, дротики и длинные копья — было сделано из железа. Та ступень социального развития, которую можно установить у моссинойков на основании анализа их поселений, а именно далеко продвинувшееся расслоение родового общества с имущественным неравенством и выделением правящей верхушки, находит свое подтверждение и в отдельных замечаниях Ксенофонта о нравах и обычаях моссинойков. Среди моссинойков греки видели «сыновей богатых родителей», которые отличались от соплеменников своим видом. В результате питания вареными каштанами они были очень толсты («почти одинаковы в вышину и толщину»), белы и изнежены. Спины их были размалеваны, а грудь сплошь покрыта татуированными цветами. Татуировка была очень распространена среди племен, находящихся в стадии разложения родо-племенных отношений. Так, в 1948 г. экспедицией ЛОИИМК в одном из Пазырыкских курганов V—IV вв. до н. э. был о обнаружено тело местного вождя, грудь, спина, руки и голени которого покрыты татуированными изображениями реальных и фантастических животных. Основываясь на свидетельствах древних писателей о сходных явлениях у различных племен, С. И. Руденко приходит к заключению, что татуировка алтайского вождя «вероятнее всего отмечала его знатное происхождение или его мужество, или то и другое вместе». Из рассказа Ксенофонта вытекает, что у племени моссинойков татуировка была отличительным признаком представителей верхушки общества, так как греки заметили ее только на телах «сыновей богатых родителей». Очень интересны также сведения о «царях» — басилевсах — моссинойков. Согласно Ксенофонту, царь жил в деревянной башне на акрополе в «столице». Моссинойки охраняли его и кормили на общественный счет. В другом укрепленном поселении жил, тоже в башне, другой «царь», но, поскольку это укрепленное поселение не было «столицей», второй «царь», надо думать, был «царем» меньшего значения, чем первый. Диодор прибавляет к рассказу Ксенофонта, что царь, живший в «столице», по обычаю отцов, пребывал в течение всей своей жизни в деревянной семиэтажной башне; оттуда исходили его приказания народу. Рассказ Ксенофонта о «царях» моссинойков (и вообще все сообщаемое им о нравах и обычаях этого племени) надолго внедрился в античную литературу и повторялся с прибавлением все новых и новых подробностей многими, в том числе и поздними авторами. Очевидно он сильно поразил воображение греков. Между тем «цари» моссинойков имеют близкие аналогии среди «царей»-жрецов или «царей»-богов других племен. Как показывает обширный этнографический материал, собранный Фрезером,в основе здесь лежит представление о сверхъестественных свойствах «царей» и их способности влиять на явления природы, а тем самым и на зависящее от природы благополучие людей. Поэтому «цари»-жрецы окружаются особой заботой и почитанием своих подданных. Поэтому их жизнь регламентируется иногда до мелочей (часто они, например, подвергаются длительному или постоянному затворничеству), причем предполагается, что нарушение этих правил влечет за собой гибельные последствия для всего племени и в таких случаях «царь» подвергается наказанию, а иногда и казни. Басилевсы моссинойков, как вытекает из Анабасиса, принадлежали к той же категории «царей»-жрецов или «царей»-богов. Проводя всю свою жизнь затворниками в башне, они фактически не могли выполнять многие функции вождей, например предводительствовать на войне или вести переговоры с врагами или союзниками. И действительно, согласно Ксенофонту, при заключении союза с одним из племен моссинойков греки имели дело не с басилевсом, а с архонтом этого племени. Когда же греки атакуют сначала одно укрепленное поселение моссинойков, в котором жил «царь», а затем и самую «столицу» с акрополем — местопребывание главного «царя», то оба «царя» не выходят навстречу нападающим во главе своих войск, оказавших эллинам упорное сопротивление, но продолжают сидеть в своих башнях и сгорают вместе с ними, не нарушив, таким образом, наложенного на них запрета. К сожалению, Диодор не уточняет, какие именно приказания давал царь из башни своим подданным. Может быть, он творил таким образом суд или в силу своих сверхъестественных свойств давал какие-то общие указания. Интересно отметить, что римский писатель Помпоний Мела прибавляет к рассказам о царях моссинойков еще одну подробность, будто в случае отдачи ими неправильных приказов их наказывали, лишая их пищи. Во всяком случае наряду с «царями-жрецами у моссинойков были и другие вожди, на которых лежало между прочим и фактическое предводительство в битвах. Эти вожди выходили из той богатой знати, о наличии которой свидетельствуют «дети богатых родителей», вскормленные каштанами. Организация моссинойков, видимо, была достаточно крепкой, так как, несмотря на внутренние распри, они держали в подчинении другие племена, например халибов. Для полноты характеристики моссинойков необходимо еще указать на отмеченные Ксенофонтом черты в их нравах и обычаях, которые заставили греков называть это племя самым варварским из всех народов, через земли которых они проходили. В этих чертах мы должны видеть пережитки глубокой древности, давно пройденных этапов развития родового общества. Так, после описанного в Анабасисе военного столкновения двух враждебных племен моссинойков, победители отрубили головы убитых врагов и, уходя с поля битвы, показывали эти трофеи эллинам и побежденным моссинойкам, сопровождая свои действия пляской под звуки песен. Несмотря на то, что страна моссинойков непосредственно не соприкасалась с греческими колониями и моссинойки жили в гористой, трудно доступной местности и были воинственны, а обычаи их совсем не были сходны с эллинскими, это племя все же не было, подобно дрилам, резко враждебным по отношению к греческим городам, а, наоборот, вступило с ними в какие-то сношения, конечно имевшие своей целыо товаро обмен. В Анабасисе нигде прямо не говорится о меновой торговле между греками и моссинойками, но мы с полной уверенностью можем считаться с установившимися торговыми связями между греками и моссинойками благодаря обрисовке Ксенофонтом роли, сыгранной гражданином Трапезунта Тимеситием во время пребывания эллинского войска в стране моссинойков. Тимеситий сопровождал наемников Кира в их походе из Трапезунта до страны моссинойков. Когда войско прибыло к границе этой страны, стратеги послали Тимесития, который был прокесном моссинойков, к вождям данного племени с вопросом — пропустят ли они эллинов через свою область. Тимеситий вернулся с отказом, и ввиду затруднительного положения, в котором очутились эллины, он, как человек, хорошо знакомый со страной, ее обычаями и происходящими в ней в данный момент распрями, стал давать эллинам советы относительно их дальнейших действий. Он также лично принял участие в переговорах эллинов с вождями другого племени моссинойков, с которым греки но его совету заключили союз, причем он служил переводчиком, из чего следует, что он владел языком моссинойков. Таким образом, в лице Тимесития Ксенофонт попутно показал нам местного грека, гражданина Трапезунта, который был своим человеком среди племени, жившего довольно далеко от его родины. Он был их другом, мог свободно объясняться с ними на их языке и прекрасно знал всю их обстановку. Вряд ли можно сомневаться в том, что такие отношения могли возникнуть только на базе товарообмена и что, следовательно, моссинойки во времена Ксенофонта принадлежали к тем местным племенам, которые были втянуты в товарообмен с греческими колониями. О том, что города южного, так же как и северного Причерноморья доставляли рабов на греческие невольничьи рынки, свидетельствует не только вышеприведенный эпизод с солдатом греческого войска, бывшим рабом в Афинах, но также и некоторые эпиграфические данные нз Греции, из которых явствует, что по второй половине VI ив V вв. до н. э. в Афинах были рабы колхи. Главным источником рабства и здесь, как и в других местах, были войны, которые вели между собой местные племена, а поскольку Ксенофонт рисует нам военные столкновения моссинойков между собой, можно полагать, что у них не было недостатка в пленных, обращаемых в рабство и продаваемых грекам. Особого внимания заслуживает косвенное указание Ксенофонта на существовавшую у моссинойков возможность доставлять грекам железо. Общеизвестно, что в греческой литературной традиции, начиная с Гомера, упорно держится представление о том, что юго-восточное побережье Черного моря богато металлом. По большей части, но не исключительно, греки при этом имели в виду халибов. Гомер говорит о стране халибов, как о родине серебра. Позднее имя этого племени связывалось главным образом с железом. Особенно показательным лингвистическим подтверждением литературной традиции является, как это давно установлено в науке, существующий в греческом языке термин для обозначения стали или высокосортного железа χ ά λ υ ψ — явный дериват от племенного названия халибов. В античных литературных источниках вывозимый из Понта металл именуется также иногда синопским, амисским или происходящим от моссинойков. Это указание, по всей вероятности, надо понимать в том смысле, что из этих портов вывозилось железо, поступавшее туда с разных пунктов побережья и вероятно через посредство колоний Синопы — Трапезунта, Керасунта и Котиоры. Относительно других богатых рудой областей южного побережья Черного моря, откуда металл мог поступать к грекам, Ксенофонт ничего не говорит. Зато у него встречается краткое, но чрезвычайно важное своей конкретностью известие о стране халибов. Пройдя страну моссинойков, эллины прибыли к халибам. «Они, — говорит Ксенофонт, — немногочисленны и подвластны моссинойкам, и большая их часть живет, обрабатывая железо». Ксенофонт здесь совершенно определенно говорит о подчинении халибов моссинойкам, а также о том, что главным занятием халибов было добывание и обработка железа. Мы не знаем, в какие формы вылилось подчинение халибов моссинойкам. Поскольку они продолжали жить в своей области и заниматься своим исконным делом, это не было обращение в рабство, а скорее взимание определенной дани. Естественно предположить, что дань взималась главным продуктом халибов — железом. Если это так, то тем самым можно было бы объяснить и стремление греческих торговцев, подобных Тимеситию, находиться в дружбе с моссинойками. Вожди моссинойков присваивали себе продукцию подчиненного племени и использовали ее в качестве товара в обмене с греческими колониями. Оглядываясь назад, на пройденный нами вместе с Ксенофонтом длинный путь по южному побережью Черного моря, мы, мне кажется, можем сказать, что рисуемая автором Анабасиса картина, несмотря на ее отрывочность и неполноту, все же дает нам возможность составить себе примерное представление об уровне социально-экономического развития, на котором находились припонтийские племена на грани V— IV вв. до н. э. Конкретизацию и детализацию этого наброска можно ожидать в будущем от археологических работ, которые, надо надеяться, когда-нибудь будут предприняты в этих местах. Но и в настоящее время рассказ Ксенофонта проливает свет на условия, в которых жили и развивались греческие колонии этих мест в эпоху, предшествующую эллинизму, и на их взаимоотношения с местным населением. Те знания, которые мы получаем благодаря изучению Анабасиса, раскрывают эти сложные взаимоотношения только, так сказать, в одном разрезе, на одном этапе их развития. Поступательный ход исторического процесса в тех формах, в каких он протекал в данных конкретных условиях, не может быть прослежен на основании одного Анабасиса Ксенофонта. Эта задача, для постановки которой Анабасис пока является как бы отправным пунктом, может быть решена только с привлечением свидетельств более поздних авторов и прежде всего двух писателей уже римской эпохи, столь же хорошо, как и Ксенофонт, знакомых с припонтийскпми областями, а именно Страбона и Арриана.